Операция «Эпсилон»: как союзники заперли немецких ученых в одном доме

Ближе к концу Второй мировой войны союзники арестовали десятерых немецких ученых, которые, как предполагалось, работали над ядерной программой нацистской Германии. Их разместили в загородном доме под названием Farm Hall в Годманчестере, недалеко от Кембриджа, Англия. Шесть месяцев, с июля 1945 года по январь 1946 года, группа операторов прослушивала и записывала все их разговоры в надежде, что ученые разболтают информацию, которая поможет союзникам определить, разработала ли Германия ядерную бомбу, а если нет, то насколько близко подошли к ее созданию. Операция получила название «Эпсилон».

Farm Hall, где были заключены десять немецких ученых во время операции «Эпсилон»
Farm Hall, где были заключены десять немецких ученых во время операции «Эпсилон»

Под наблюдением находились десять ученых: Эрих Багге (разработал метод обогащения урана, важный шаг к созданию ядерного устройства); Курт Дибнер (административный директор программы ядерного оружия нацистской Германии); Вальтер Герлах (вместе с Отто Штерном открыл спиновое квантование в магнитном поле, эффект Штерна-Герлаха); Отто Ган (открыл деление ядер, за что был удостоен Нобелевской премии по химии); Пауль Хартек (занимался разделением изотопов урана), Вернер Гейзенберг (известен принципом неопределенности, был главным научным сотрудником немецкой программы создания ядерного оружия); Хорст Коршинг (занимался разделением изотопов); Макс фон Лауэ (открыл дифракцию рентгеновских лучей на кристаллах);

Ученые операции Эпсилон
Верхний ряд (слева направо): Вернер Хайзенберг, Пауль Хартек, Макс фон Лауэ, Отто Хан
Средний ряд (слева направо): Эрих Багге, Карл Фридрих фон Вайцзеккер, Вальтер Герлах, Хорст Коршинг
Третий ряд (слева направо): Курт Дибнер, Карл Вирц

Вскоре после того, как ученых схватили и интернировали в Фарм-холл, Курт Дибнер выразил обеспокоенность тем, что в доме могли быть установлены скрытые микрофоны для прослушивания — идея, которую Гейзенберг наивно отверг. «Установлены микрофоны?» — риторически спросил он, — «О нет, они не настолько сообразительны. Я не думаю, что они знают настоящие методы гестапо — в этом отношении они немного старомодны».

Самое захватывающее в этих беседах то, что они позволяли проникнуть в умы десяти человек, каждый из которых взвешивает для себя множество дилем: верность человечеству, науке, своей стране и долгу, сотрудникам, своей семье и карьере.

Большая часть всех разговоров вращалась вокруг определения того, сколько необходимо расщепляющегося материала для ядерного взрыва — значение, известное как критическая масса. Никто из ученых не имел ни малейшего представления о критической массе урана-235, их предположения варьировались от нескольких килограммов до нескольких тонн. Собственная оценка Гейзенбергом критической массы была неправильной. 6 августа 1945 года он говорил о гораздо большем весе, чем 50 кг, но он был готов принять значения до 500 или даже 5000 кг. Затем он признался Отто Гану, что так и не разобрался с этим вопросом. Неделю спустя, более серьезно подойдя к проблеме, он пришел к выводу, что критическая масса находится в пределах между 20 кг и 210 кг.

Неправильный расчет Гейзенбергом критической массы ядерного взрыва имел решающее значение для определения политики Германии в области ядерной энергии во время войны. Гейзенберг придерживался мнения, что ядерную бомбу во время войны не создал никто, и этот вывод был встречен с долгожданным облегчением. Гейзенберг вполне мог подумать, что не стоит тратить усилия на точные расчеты, пока параметры ядра не будут известны более точно. Гейзенберг, как и все остальные, вероятно, испытал большое облегчение от вывода о том, что бомба не была изобретена во время войны, что освободило их от очень трудных решений.

Farm Hall, где были заключены десять немецких ученых во время операции «Эпсилон»
Farm Hall, где были заключены десять немецких ученых во время операции «Эпсилон» (фото первой половины 20 века)

Вечером 6 августа, когда заключенным ученым сообщили о взрыве первой атомной бомбы, они были совершенно ошеломлены. Сначала они отказывались в это верить и считали, что американцы блефуют.

«Все, что я могу предположить, это то, что какой-то дилетант в Америке, который очень мало знает о бомбе, обманул их, сказав: «Это будет эквивалентно 20 000 тонн бризантного взрывчатого вещества», но на самом деле это вообще не работает», — сказал Гейзенберг.

«Я готов поверить, что это какой-то новый вид бомбы, но я не верю, что это имеет какое-то отношение к урану. Скорее всего это просто химическое соединение, в котором они чрезвычайно увеличили скорость реакции и тем самым увеличили силу взрыва», — добавил Гейзенберг.

Когда они услышали официальное объявление, то все еще не могли поверить своим ушам. Отто Ган был полностью разбит, поскольку чувствовал личную ответственность за гибель сотен тысяч людей, поскольку именно его первоначальное открытие (деление ядра) сделало возможным создание бомбы.

«Я думал, что это будет невозможно еще лет двадцать», — признался Отто Ган.

Он повернулся к Гейзенбергу и сказал: «Вы просто неудачники, можно собирать вещи», с чем тот согласился.

«Они опередили нас на пятьдесят лет», — заметил Хан.

«Я рад, что у нас не было бомбы», — сказал Карл Виртц.

«Я думаю, это ужасно, что американцы создали ее. Я думаю, что это безумие с их стороны», — заметил Карл Фридрих фон Вайцзекер.

«Не соглашусь, — возразил Гейзенберг. — можно сказать, что это самый быстрый способ закончить войну».

Затем дискуссия перешла к вопросу, почему Германия не смогла добиться того, что сделали американцы и британцы. Хорст Коршинг обратил внимание на масштабное сотрудничество, необходимое для реализации такого большого проекта. «В Германии это было бы невозможно», — сказал он.

ВАЙЦЗАКЕР: Сколько людей работало над V1 и V2?

ДИБНЕР: Над этим работали тысячи людей.

Гейзенберг: Весной 1942 года у нас не хватило бы морального мужества рекомендовать правительству нанять 120 000 человек только для строительства здания.

ВАЙЦЗАКЕР: Я считаю, что причина, по которой мы этого не сделали, заключалась в том, что все физики в принципе не хотели этого делать. Если бы мы все хотели, чтобы Германия выиграла войну, мы бы добились успеха.

ХАН: Я не верю в это, но я благодарен судьбе, что мы не преуспели.

ХАРТЕК: Если бы мы работали еще больше, нас бы убила «Секретная служба». Будем рады, что мы еще живы.

Гейзенберг: Дело в том, что вся структура отношений между учеными и государством в Германии была такова, что мы и не сильно стремились это сделать. Государство так мало доверяло нам, что даже если бы мы очень хотели создать бомбу, это далось бы нам очень нелегко.

ДИБНЕР: Потому что чиновников интересовали только немедленные результаты. Они не хотели работать над долгосрочной политикой, как это делала Америка.

ВАЙЦЗАКЕР: Даже если бы мы в свое время получили от чиновников все, что хотели, далеко не факт, что мы достигли бы уровня США и Британии.

Гейзенберг выразил раздражение тем, что не может понять, как американцам удалось создать бомбу. «Я считаю позором, что мы, профессора, работающий над этой темой, не можем хотя бы понять, как они это сделали», — прокричал он.

«Они преуспели в разделении изотопов. Что нам остается делать?» — спросил Вирц.

«Что меня угнетает, так это мысль о том, что вся работа, которую мы делали в Германии, попадет в руки других людей», — сокрушался Коршинг.

Ученые также обсудили сценарий, в котором Германия первой изобрела бомбу.

ВИРЦ: В результате мы бы стерли с лица земли Лондон, но все равно не завоевали бы мир, и тогда они бы сбросили бомбу на нас.

ВАЙЦЗАКЕР: Я не думаю, что мы должны оправдываться сейчас, потому что мы не добились успеха. Но мы должны признать, что мы не хотели его добиться. Даже если бы мы вложили ту же энергию, что и американцы, и захотели бы этого так же, как они, то совершенно точно мы бы не добились успеха, так как союзники разбомбили бы заводы.

ВАЙЦЗАКЕР: Можно сказать, что для мира была бы гораздо большая трагедия, если бы у Германии была урановая бомба. Только представьте, если бы мы уничтожили Лондон урановыми бомбами, это не закончило бы войну, а вывело бы ее на новый виток трагедий.

Ученые также выразили обеспокоенность по поводу своих семей и того, где они могут оказаться после освобождения, и разрешат ли им вернуться в Германию. Некоторые изъявили желание работать на британцев или американцев и поселиться в Британии. «У меня не было бы угрызений совести, если бы я делал источники нейтронов для американцев», — сказал Корхинг.

Все ученые были освобождены из-под стражи 3 января 1946, после чего им разрешили вернуться в Германию.

Пол Хартек уехал в Гамбург, где стал директором химического факультета университета и занимал эту должность до 1950 года. Хартек переехал в Америку и стал постоянным профессором Политехнического института Ренсселера в Трое, штат Нью-Йорк. Дважды номинировался на Нобелевскую премию по химии, первый раз перед войной в 1937 году и второй раз в 1952 году.

Курт Дибнер создал в Гамбурге частный Институт измерительных приборов, а позже стал членом наблюдательного совета компании, которая курирует использование атомной энергии в судостроении и судоходстве.

После заключения Коршинг работал в Институте физики им. Макса Планка (MPIP).

Герлах вернулся в Германию и стал приглашенным профессором Боннского университета. Через год он стал профессором экспериментальной физики и директором физического факультета Мюнхенского университета.

Макс фон Лауэ снова стал исполняющим обязанности директора Института физики им. Кайзера-Вильгельма (KWIP), который стал Институтом физики им. Макса Планка. Лауэ также стал адъюнкт-профессором Геттингенского университета.

Багге стал профессором в Гамбурге, позже профессором и заведующим кафедрой физики Кильского университета в Германии. Он также был главой Gesellschaft für Kernenergieverwertung в Schiffbau und Schiffahrt (GKSS) недалеко от Гамбурга.

Вайцзекер стал директором отдела теоретической физики в Физическом институте Макса Планка в Геттингене. Позже он стал главой Института Макса Планка по исследованию условий жизни в современном мире в Штарнберге. Он исследовал и публиковал информацию об опасности ядерной войны, о том, что он считал конфликтом между первым миром и третьим миром, а также о последствиях ухудшения состояния окружающей среды.

Карл Виртц работал в Институте физики им. Макса Планка, а затем стал профессором Геттингенского университета.

По возвращении в Германию Гейзенберг стал директором Физического института Макса Планка. Гейзенберг вместе с Германом Райном сыграл важную роль в создании Forschungsrat, исследовательского совета, целью которого было содействие диалогу между недавно основанной Федеративной Республикой Германия и научным сообществом, базирующимся в Германии.

Отто Хан принял пост президента Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft от больного Макса Планка. Хан также заручился согласием Макса Планка предоставить свое имя Обществу, которое затем стало Обществом Макса Планка. После войны он стал ярым противником использования ядерной энергии в военных целях. Он считал применение своих научных открытий в таких целях злоупотреблением или даже преступлением.

Читайте также: как британцы минировали немецкие объекты крысами-бомбами и что получилось в итоге

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *